Рецензия на «Довлатова»
Ноябрь 1971-го года. Обветшалые стены коммуналки. Литературное чтение. Народу много. Тесно. «Вам понравились стихи Бродского?» — «Нет, а вам?» — «А мне нравится». Кажется, в этом простейшем диалоге между писателем Сергеем Довлатовым и безымянным слушателем нет ничего особенного. Как бы не так. В новом фильме Алексея А. Германа «Довлатов» вся суть спряталась за ширмой оценочных суждений, свободной критики, ранее недопустимой. Эта критика справедлива, бескомпромиссна, строга, страшна. Но, как и любую критику, её либо принимаешь, либо оспариваешь – третьего не дано.
В распоряжении зрителя всего несколько дней из жизни выдающегося писателя Довлатова (Милан Марич), который уже через год уедет в Таллин, а спустя ещё лет пять окончательно эмигрирует из СССР. А пока же он ютится в Ленинградской квартирке и бегает из одного издательства в другое с вечным вопросом, когда его романы, наконец, опубликуют в советском журнале. Ответ известен: никогда. Печататься он начнёт только заграницей. Практически не допускались к печати и стихотворения друга Довлатова, Иосифа Бродского (Артур Бесчастный), будущего лауреата Нобелевской премии по литературе, каким он станет уже будучи в Соединённых Штатах. Сколько в действительности настоящих гениев –писателей, художников, поэтов, режиссёров – не могли преодолеть блокаду советской идеологической цензуры? Их было много, все они существовали, теснились в маленьких комнатах, да только оставались в лучшем случае никому не нужными. В худшем – преследуемыми, арестованными, ссылаемыми…
Разумеется, сам Довлатов у Германа не столько цель, сколько средство показать судьбу маленького человека, в коем тлеет невозгораемый огонь таланта. Биографической составляющей в «Довлатове» мало, зато какой изображён портрет эпохи: аутентичный и раздражительно обречённый. Конечно, дух времени и в костюмах, и в декорациях, и в реквизите – в тех многочисленных вещах из прошлого, которые, между прочим, студия «Ленфильм» воссоздавала не без помощи жителей Петербурга, приносивших собственную одежду, фотографии, мебель и другие предметы быта. Однако художественно-постановочные и визуальные приёмы картины – лишь прекрасная форма, маскирующая не менее примечательное содержание.
В мытарствах Довлатова мы видим истязание души целого круга, целой культуры людей с социальным статусом «никто». Метод обобщения Германа-младшего даёт уловить рефрен: не полезен – значит, бесполезен. Вот почему целая плеяда талантливых творческих деятелей вынуждена выбирать: подстраиваться и работать или протестовать и быть безработным. Третий путь в этот раз тоже есть: один из приятелей Довлатова, фарцовщик Давид (Данила Козловский), торгует запрещёнными книгами, зарубежной одеждой, правда, до поры до времени. Сам же Довлатов пишет статьи в газеты ради незначительного денежного вознаграждения, да что-то не выходит: редактор говорит, мол, слишком часто иронизирует и презирает. Впрочем, на иронию и презрение причин у главного героя достаточно: то переодетые в Пушкина и Толстого артисты на съёмках поют дифирамбы советской власти и советскому гражданину посреди интервью; то другая актриса интересуется необычной фамилией Сергея, когда тот представляется ей как Франц Кафка. В подобных интеллектуальных насмешках один лишь минус – дня сегодняшнего в них, увы, не хватает.
Довлатов пытается раздобыть немецкого плюшевого мишку Тедди для дочери, но безрезультатно. Безысходно ждёт очереди на стиральную машинку. Тщетно ищет влиятельные связи, чтобы вступить в Союз писателей и начать публиковаться. Всё сопровождается саркастическим юмором, от которого вроде бы смешно, но одновременно страшно. Почему? Потому что прошлое – удел консервативный, из которого одни (наиболее разумные) делают выводы, другие стремятся возродить, а третьи, следовательно, противостоят. Но физически побеждает сильнейший, а не умнейший, не правда ли? С этой точки зрения, фильм Германа-младшего универсален. В остальных же – довольно противоречив.
«Сколько смелости надо, чтобы, будучи никем, оставаться самими собой?» —с восхищением спрашивает знакомая Довлатова, встретившись с ним после долгой разлуки. Хотя в осознании собственной ничтожности и непризнанности обрести себя проще простого – это происходит чуть ли не автоматически. Куда сложнее сохранить индивидуальность, когда все едины и всё общее, а сам ты безостановочно гребёшь вместе с остальными по направлению к недостижимому горизонту. Теперь критиковать призрачные идеалы прошлого – целая тенденция, которая не сойдёт на нет, пока тема не будет исчерпана. Направлна она, в принципе, на одно – не допустить рецидива. Вернувшаяся боль действительно устрашает, потому что лекарства у нас по-прежнему никто не создал. Те, кто знают и понимают это, в погоне за выздоровлением едут лечиться за рубеж. Однако многие всё-таки остаются, терпят и ропщут.
