Куда уходит старый год: рецензия на «Врожденный порок» Пола Томаса Андерсона

8 мая родился классик американской и мировой литературы Томас Пинчон, автор с парадоксальным стилем и мгновенно узнаваемыми параноидальными сюжетами. Единственной его книгой, получившей экранизацию, остается «Внутренний порок», по которому снят фильм «Врожденный порок» (в оригинале оба произведения – «Inherent Vice»). Запутанный детективный роман о том, как рухнули иллюзии шестидесятых, перенес на экран другой живой классик Пол Томас Андерсон. Наш автор пересмотрел (в очередной раз) «Врожденный порок» и попытался доказать, что эта странная наркоманская комедия с бесподобным Хоакином Фениксом — фильм мечты.

Текст: Иван Киляков

К Ларри Спортелло (Хоакин Феникс в амплуа Джеффа Бриджеса), частному детективу-хиппи, которого все зовут Док, приходит его бывшая девушка Шаста (удивительная Кэтрин Уотерстоун). Она просит Дока о помощи с делом, в котором сама не разобралась до конца — жена ее любовника хочет убить мужа и сбежать со своим духовным наставником, но что-то мешает, кто-то исчезает, Шаста тоже пропадает, всё переплетается, и почему-то всем героям в этом фильме на протяжении двух с половиной часов кажется, что без Дока ничего и не распутается. Доку тоже много чего кажется: где-то паранойя, где-то лишний косяк, где-то стоило бы перекреститься. Описывать в подробностях сюжет «Врожденного порока» — занятие, от которого несет за версту (за морскую милю, если вы уже прониклись картиной) и садизмом, и мазохизмом. Первым, потому что это, в сущности, совсем никому не нужно; вторым — поскольку это еще и довольно болезненно.

Если отвлечься от сложносочиненной завязки, которой позавидовал бы даже «Большой Лебовски», то «Врожденный порок» – очень смешной фильм. Помимо глубокого осмысления проблем американских хиппи, переживших свои лучшие дни (вероятно, это в глубине души волнует всех, но, наверное, не слишком), картина может предложить Мартина Шорта («Убийства в одном здании») в лучшей форме и великом галстуке; фантастического Джоша Бролина в роли копа на грани нервного срыва, полторы минуты сосущего банан (за такой хронометраж всякий намек на эротику перетекает в плоскость экзистенциального) и, конечно, Хоакина Феникса, сыгравшего самую неожиданную и, возможно (вообще-то точно, но мы тут избегаем резких формулировок), лучшую роль в карьере.


А вот если вы все же решите копаться в лежащем на поверхности сюжете — хиппи, играющий в Хамфри Богарта, расследует три дела одновременно, полагаясь не столько на смекалку, сколько на везение, — вы ничего особо не поймете. Но вы и не должны – сюжет здесь не важен, текст второстепенен, его место занимает подтекст. Всерьез разгадывать загадку «Врожденного порока» можно, конечно, но это как перед покупкой рассматривать пальто исключительно с изнанки: то есть, может быть, и неплохо, у хорошего пальто и изнанка красивая, но слегка странно, согласитесь. В этой путаной многозначительности и кроется особое бунтарское очарование фильма. Не в том, что в нем пьют, курят и убивают некоторых людей (хороших, плохих, очень плохих) — все то же самое делали и во Вьетнаме, в этом нет ни таинства, ни прикола. Но в поразительной попытке представить уход эпохи как сюжет детектива и расследовать наконец, куда уходит старый (69-й) год. Удивительно и то, что экранизация романа Пинчона воспринимается все равно как личный фильм Андерсона. Хотя беглый взгляд на фильмографию режиссёра это проясняет — его, как и Пинчона, привлекают заговоры, ситуации морального падения и романтические сюжеты на сломе эпох. Да и прошлое ему интереснее. Точнее, в современности Андерсону тоже многое интересно, но многое и понятно, а вот в том, как так получилось, что всё было очень весело, а потом вдруг стало слегка грустно — иначе говоря, как перевернули календарь с 69-го на 70-й год, — он только пытается разобраться. И Пинчон в качестве первоисточника, конечно, помогает.

Подобно роману «Врожденный порок» похож одновременно на «Китайский квартал» (присмотритесь к попытке выхода из игры), «Мальтийский сокол» («Золотой клык» — почти такая же абстракция, как статуэтка из фильма), «Долгое прощание» (похищение в психбольницу) и «Большого Лебовски» (без комментариев, dude). Такой лихой нуарный сеттинг с таинственным злодейским синдикатом (наркокартель «Золотой клык», управляющий половиной мировых процессов) подходит для осмысления переходного времени как нельзя лучше. Конспирологическая интрига в фильме Андерсона нужна, чтобы показать: в жизни всё, как правило, проще, а «Золотым клыком» можно объяснить так много, что вообще ничего не становится яснее (зрителям тоже). То есть в том, что кончилось время свободы, Шаста ушла, а коммунисты переобулись в неоконсерваторов, конечно, виноват «Золотой клык», но тут такое дело — время все-таки тоже идет, люди иногда меняются, влюбленные расстаются, а что до воздуха свободы, так простите, меньше надо было курить.


Однако запутавшийся и все еще влюбленный в Шасту, Док всё равно пытается понять, что же творится вокруг, надеясь, что вместе со смыслом найдется и местная femme fatale (оранжевым платьем вместо красного никого, конечно, не обмануть). И хотя он догадывается, какие ответы получит на свои многочисленные вопросы, Док хочет, как всегда в таких случаях (по крайней мере, так утверждает герой Оуэна Уилсона), услышать свои же слова, но озвученные чужим голосом. Что ж, здесь и начинаются сложности: голосов много, на хор они не тянут и похожи скорее на какофонию, странный набор бессмысленных звуков, которые смешиваются в разные комбинации так, что в итоге Док забывает и ответ, и вопрос, хотя его и помнить особо не надо — он висит в воздухе. «Врожденный порок» как фильм именно этим ощущением повисшего в воздухе недоумения и ценен. Это история без истории, пойманное мгновение, излишне пристально рассмотренная секунда на часах апокалипсиса — всё уже пошло не туда, и это уже очевидно всем; «черные партизаны» уже сотрудничают с арийским братством, мечта шестидесятых уже точно не сбылась; кажется, что всё еще не так плохо, ведь если вернуть прошлое нельзя, то, может быть, вернуться еще можно. Так вот — нельзя.

Составленный примерно из тридцати диалогов разной степени забавности, «Врожденный порок» — это кино о том, что вернуть вообще ничего нельзя. Календарь уже перевернут, семидесятые уже наступили, мечты уже проданы и по слишком высокой цене, чтобы можно было спокойно оформить возврат. Фильм, кажущийся то нуаром, то комедией про наркоманов в переделках (и одной перестрелке), на самом деле — попытка Андерсона вслед за Пинчоном осмыслить неизбежность хода времени. Все диалоги, все взятые в разработку и нераскрытые дела ведут Дока именно к этому — к осознанию того, что он не доктор, а патологоанатом. Неважно, найдет он пропавшего богача или нет; неважно, кто убил байкера-нациста; неважно даже, куда пропала Шаста, ее все равно не найти. Шаста в этом смысле, как счастье, — всё с ней было хорошо, пока не перестало. К этой обреченности, слегка смягченной дымом от косяка и красивыми калифорнийскими видами, и сводится «Врожденный порок». Этим же поражает его финал, оставляя ощущение странного шока: и как? И всё? А почему, а зачем? Ну да, всё, вот так вот. Иногда всё случается не зачем-то, а просто потому, что могло. Или даже не могло иначе. Это и есть врожденный порок: яйца бьются, шоколад тает, любовь кончается, мечты рушатся, время уходит.


И все же, будучи попыткой осмыслить уход времени, фильм не опускается до надрывных всхлипываний и похоронного марша на титрах. Напротив, осознание освобождает — и зрителей, и героев. Да, шестидесятые кончились, но это ведь, если честно, было неизбежно. Под брусчаткой пляж (эпиграф романа – знаменитая фраза из Франции 68-го), но за ним не оказалось моря, так ведь и это ожидаемо — мечты вообще не терпят воплощений. Зато за окном Калифорния, на дворе семидесятые, где-то там Олтмен снимает «Долгое прощание», Пинчон пишет «Радугу тяготения», где-то там, в конце концов, родился Пол Томас Андерсон, да и Шаста все-таки вернулась. Американская мечта, правда, не сбылась, но оно и к лучшему. Грустно, конечно, но очищающе.