Кино на грани перфоманса: грязные танцы от Пабло Ларраина

Влияние Гаспара Ноэ видно сразу: кадры в неоновом свете, эффектные сцены уличных танцев и откровенные чувства на грани порно. В общем, «Эма: танец страсти» в каком-то роде гибрид «Экстаза» и «Любви». Разве что постельные сцены всё же чуть более сдержанные, но возбуждают эмоционально ничуть не меньше. Страсть и сексуальность видится во всём — будь то главная героиня в спортивном костюме танцует под ритмы пуэрториканского реггетона, будь то говорит мужу «я люблю тебя» и тут же унижает его, будь то поджигает настоящим огнём, не огнём страсти, тесный город.

Эма (дебютанка Мариана Ди Джироламо) и её муж, по совместительству её же хореограф, Гастон (уже работавший с режиссёром Гаэль Гарсиа Берналь) усыновляют колумбийского мальчика по имени Поло. Гастон бесплоден, а Эме нужны новые ощущения. Однако Поло оказывается трудным ребёнком: то засунет кошку в морозильную камеру, то подожжёт лицо родной тёте. И пара решает вернуть парня в приют. Отношения становятся всё более натянутыми, а общество обрушивается на них со шквалом критики и упрёками в зверстве по отношению не только к пострадавшему ребёнку, но и к остальным людям в принципе. И между прочим, окружающие практически правы, ведь Эма настоящее демоническое воплощение выходок своего приёмного сына...

Если завязка фильма более или менее реалистичная, то развитие сюжета кажется фантасмагорическим. Помимо танцевально-музыкального арт-перфоманса, герои говорят о совершенно сумасшедших вещах. Например, Эма уверена, что её сын может облизать любую часть её тела, если он того захочет. Или вперемешку с раскаянием и вновь проснувшейся любовью она больно упрекает мужа в его бесплодии, называя его «человеческим презервативом». Гастон же в свою очередь делает всё, чтобы переложить вину за отказ от ребёнка на Эму, он просто не позволяет ей забыть, как жестоко она поступила. Подобные вещи обескураживают, особенно когда их преподносят ненавязчиво, будто это нормально.

Язык, с помощью которого Ларраин снимает этот фильм, полон смысловых лакун, умолчаний, время в фильме неестественно затянуто и сбито с радаров хоть какой-нибудь хронологической последовательности. Порой совсем не ясно, где явь, а где режиссёр играет со зрителем в визуальные прятки. Так, героиня с выжженным блондом увлекается пироманией и по ночам поджигает дома и машины. Однако никто из органов правопорядка даже не пытается её искать, будто увиденное на экране всего лишь очередной трюк, метафора для зрителя, который должен почувствовать, как страсть Эмы сжигает всё на своём пути. Лесбийские оргии и беспорядочные половые связи с мужчинами, затянутые в неоновый свет, тоже предстают бредом, воспалённой фантазией или галлюцинацией от тяжёлых наркотиков. А Поло и вовсе кажется несуществующим персонажем, потому что все о нём говорят, но никто его никогда не видел. Только ближе к концу Ларраин выводит мальчика из тени, чтобы сделать абсолютно ошеломляющий финал, способный ввести в ступор даже тех, кто успел заскучать во время визуального арта. Безумный план Эмы и её хладнокровный рассказ о собственных деяниях заставляет содрогнуться. Ведь ужасающая фантасмагория оказалась ещё более ужасающей правдой.

На удивление реальностью здесь кажутся только танцы, какими бы выверенными и чересчур искусственными они не были. Эма танцует контемпорари, то, что Гастон считает высоким искусством. Однако после тяжёлых событий, связанных с отказом от ребёнка и надвигающимся разводом, Эма начинает проводить не только сексуальные эксперименты, но и танцевальные. Её увлекает реггетон, популярный уличный танец в Южной Америке, смесь регги, хип-хопа и дэнсхолла. Именно в нём она видит освобождение от гнёта общества, внутреннюю свободу от ноющей вины за сына, и независимость в интимных предпочтениях. Она агрессивно желанна, она превращает своих партнёров в животных, мечтающих с ней совокупиться.

Конечно же, во всех её увлечениях читается экзистенциальный кризис, творческий, возрастной и т.д. Но аудитория Чили, откуда родом сам режиссёр, может усмотреть и политическое высказывание, завёрнутое в красивую эффектную упаковку. Вряд ли мир считает эту идею, ибо слишком локально. Тем не менее, за поисками себя и монологами об обретении свободы души и тела кроются попытки чилийского народа освободиться от рабского мышления. Родина Пабло Ларраина помнит колонизации, кровавую диктатуру и государственный террор, которые заглушают запах свободы до сих пор. Укоренившийся в голове образ несвободы передаётся из поколения в поколение. Именно поэтому живой и дерзкий реггетон. Именно поэтому танец страсти. Именно поэтому яркие вольные движения тел являются ключевым моментом этой истории.

Но несмотря на весь пафос фабулы, такого серьёзного подтекста и торжество полиамории, герои с каждой секундой повествования становятся несовершеннолетними подростками, которые не в состоянии решить свои проблемы. Вместо этого они делают только хуже, они на искреннем юношеском максимализме сжигают мосты и существуют в фантастически красивом мире. Но запутанный и в то же время невнятный нарратив как раз и сглаживается качественным визуальным оформлением — в этом идея. Ларраин сам выбирает путь огня и снимает нечто противоречивое, идущее вразрез со всем, настолько яркое и сочное, что от зрительных образов очень трудно отделаться. Перфоманс однозначно удался.