«How many days have we been on this rock?»: как Роберт Эггерс сделал суггестивный хоррор, от которого и жутко, и смешно

Существуют фильмы, которым какие-либо премии не нужны вовсе — они упрямо не вписываются ни в один формат, а в анналах кинематографа хранятся благодаря синефильскому культу, образовавшемуся у ног режиссёра. В самом деле, нельзя не пасть ниц перед Робертом Эггергсом, еще недавно дебютировавшим, а на сей раз выступившим не слабее именитых Скорсезе и Тарантино. Те, кто назовут «Маяк» одним из ключевых событий года, не прогадают — такое нетривиальное кино снимается крайне редко.

Простейший способ убедить в необходимости просмотра — привести известную аналогию с «Зеленым слоником». И да, «Маяк» — это «Зеленый слоник» нормального человека, фильм сколь жуткий, столь и смешной. Эггерс допускает в пространство камеры лишь двух актеров. Собственно, их герои порядочно напиваются, отборно бранятся и теряют рассудок. В качестве примера: Уинслоу жалуется на то, что начальник, Уэйк, пахуче испускает газы и нараспев бормочет бессмыслицу; спор о готовке заканчивается проклятием силой Нептуна, бога морей. Подобные сцены хочется описывать одну за другой. Сам же «Маяк» можно (и даже стоит) рассматривать как двухчасовую бытовую зарисовку, как невменяемый перформанс и сошедший на пленку мем, уже разошедшийся на цитаты. Однако это — только то, что лежит на поверхности.

Если в первой своей половине «Маяк» еще определяется линейной структурой, то дальше его повествование расслаивается. Пьяный бред и потаенные фантазии перемежаются с настоящим, делаются от него неотличимыми. Эта атмосфера разлитого в воздухе макабра становится все гуще. В ней фильм ссылается на мрачный антураж историй Лавкрафта и По: от первого тут — «морская болезнь», русалки, обвивающие шею осьминоги и прочие языческие мотивы, от второго — алкогольный делирий и сумрачно-эстетическое обжитие быта. В конечном счете, от обоих — ощущение навязчивого кошмара. Так, зритель, который приспособится к климату «Маяка», окунется в беспримесное безумие. Что удивительно — выныривать из него нет никакого желания.

Аллюзии фильма корнями уходят в самые плодородные почвы, не только литературные. Вдохновение Эггерс щедро черпает из немецкого экспрессионизма: напыщенная манера актерской игры, некоторая театральность декораций и сжатый кадр, дарующий естественный неуют. Картина эмоционально выпукла и стилистически избыточна. То есть там, где нужно опьянить чувство зрителя, Эггерс эксплуатирует все каналы воздействия, что ему доступны — ревущий саундтрек, ассоциативный монтаж, точную операторскую работу и выхолощенный ч/б. Кажется, будто фильм прибыл из пучин 30-х годов — тем самым, он самобытен в том культурном контексте, в каком появился на свет.

И все-таки «Маяк» — это не только выполненное на пять с плюсом упражнение в формализме. За своеобразием эстетики рябит разноцветье смыслов. В сущности, абсурд происходящего доходит до грани, за которой — бушующее море зрительских трактовок, но весьма ясных и друг друга не исключающих. Скажем, «Маяк» считывается как история о вечной тяге к власти, стремлению подчинять и доминировать, которая описывает парадигму мужского мышления в целом (не без помощи фрейдизма). О самом сошедшем с ума мире, оформленном в виде одинокого острова, и жажде быть одобренным, а не удобренным материей Земли. Заметны в символической плоскости фильма и сюжеты древнегреческой мифологии: «Маяк» буквально визуализирует историю наказания Прометея, который за похищение огня (в данном случае — таинственного и бесконечного света маяка) был обречен на выклевывание печени орлом.

Впрочем, не возбраняется ограничить интерпретации темой исследования безумия. Тогда любопытна неслучайная перекличка «Маяка» с дебютной работой Эггерса, фолк-хоррором «Ведьма». Женский мир в контекстуальной философии режиссера — мир подавляемого и скрываемого, того, что вступает в жизнь рука об руку с раскрепощением. В то же время, мир мужской — мир экспрессии и наигранной маскулинности, безумия, которое вырывается наружу в виде самодовольных бравад.

Иначе говоря, «Маяк» — это больше чем постмодернистская издевка, сопрягающая художественные решения высокого стиля с низким: распитием спиртного, смердением и маструбацией. Он, что важнее, будучи постмодернистским, скроенным из аллюзий и ссылок, модернистски раздвигает рамки жанра — по большому счету, фильм и хоррором-то не назовёшь.

За Эггерсом, тем не менее, закрепилось клеймо перспективнейшего хоррор-мейкера с собственным видением. И, в принципе, как автор он уже состоялся: постановщик громоздит легенды и мифы тучей над головой смотрящего так, как не делает сегодня никто — и с чувством, и с тактической размеренностью. На той же территории работает небезызвестный Ари Астер, но его работы корявы и упоительно безобразны. «Маяком» же наслаждаешься, как бутылкой качественного рома — и это отдельный вид киномансокго удовольствия, редкий и дорогой.